Доброе утро
Дорогая  Зуб@стик! Поздравляю тебя с днем рождения и желая всего самого-пресамого, здоровья, успеха во всех начинаниях, и чтобы твои мечты и планы всегда сбывались. И традиционно маленький подарок к твоему празднику. Очень надеюсь, что он принесет тебе несколько радостных минут

Доброе утроДело шло к ночи, на улице зажглись фонари, как-то необъяснимо, но вполне определенно изменился транспортный гул. На крыльце дома загорелись светильники, и только что в нем самом царила блаженная тишина. Правда, надежде на тихий вечер не суждено было сбыться, потому что почти сразу же за звонком микроволновки распахнулась и захлопнулась входная дверь и тут же заорал Валечка:

– Володя, я дома!

Владимир прислушался: шум в прихожей с легкостью соотносился со стадом бизонов, иными словами, Валечка мог быть один, но, скорее всего, приволок с собой половину группы. Холодильник был скорее пуст, чем полон, так что он подтянул к себе телефон и выбрал доставку пиццы. Сделав заказ, он пошел к ним, тихо сожалея, что с мечтой о тихом вечере придется распрощаться.

Он ошибся: Валечка привел всего лишь четверых человек и Никиту Гриневича. Они с Валечкой были друзьями с младых лет, Владимир не раз и не два забирал их обоих из продленки; по благословенной воле высших сил Валечка решил учиться в том же вузе, что и Никита, но, к счастью последнего, на другом факультете. Это, впрочем, не мешало Валечке втягивать Никиту во все свои предприятия. Из последних — студенческий театр, забава приятная в той же мере, что и безумная, потому что Валечке не простые пьески подавай и уж тем более не КВН какой-нибудь, а что-нибудь концептуальное. Это не имело никакого отношения к специальности — Валечка учился на инженера, что до сих пор приводило Владимира в веселое недоумение, причем и специальность выбрал сам, и к поступлению отнесся с неожиданным тщанием. Учился он, как ни удивительно, тоже неплохо, хотя для него в первую, вторую и наверняка третью очередь важным было все, помимо учебы. Никита Гриневич наверняка предпочел бы спокойную жизнь, но Валечка назначил его своим лучшим другом и тщательно следил за исполнением этого назначения с обеих сторон. С другой стороны, это значило для Никиты не только участие в балагане, который Валечка с неподражаемым увлечением создавал вокруг себя, но и необходимость постоянно бывать у них дома. А против последнего Владимир не собирался возражать ни в коем случае.

Владимир выдохнул и решительно вошел в гостиную, из которой доносились взволнованные голоса. Очевидно, Валечка в очередной раз намеревался поколебать основы мироздания, и куда более разумные окружающие тщетно и больше из упрямства, чем в расчете на успех, пытались его удержать. Последний шаг в гостиную Владимир совершал не без опаски: последнюю неделю Валечка был непривычно задумчив и рассеян, возвращался домой с кучей женских журналов, а на выходных ходил в женских туфлях на высоченной шпильке. Попытки расспросить не увенчались успехом, Валечка отмахивался, поводил плечом и жестом заслуженной оперной дивы отбрасывал назад волосы. Но, кажется, пришел час срыва покровов.

Валечка был одет в джинсы и тонкий пуловер, а поверх — в короткое женское кимоно лимонно-желтого цвета с красными драконами. Он стоял на журнальном столике. На счастье присутствующих, это была монолитная штуковина, способная, наверное, выдержать гарцовку на кавалерийской лошади; Валечка, к его чести, не пытался проверить резистентность к динамическим нагрузкам, а просто стоял. Кстати, обут он был в красные сапоги до колена с мощным каблуком высотой сантиметров в девять.

– Брат мой! – возопил он, заметив Владимира у двери, и простер к нему руку. – Ты не можешь противиться высокому искусству, которым мы освящаем стены!

– Я остерегаюсь спрашивать, что за пьесу вы собираетесь ставить, – весело спросил Владимир, протягивая руку для приветствия стоявшим рядом со столом.

Валечка упер руку в бок, повел плечом и начал накручивать прядь волос на палец. Они, от природы русые, но успевшие побывать окрашенными в самые разные цвета, отросшие до плеч после последнего эксперимента, были окрашены в чопорно-черный цвет. Он еще и губы накрасил в бордовый цвет.

Владимир огляделся: Никита Гриневич сидел на подоконнике, скрестив руки на груди. Взгляд его предупреждал: не суйся, – Владимир и не рисковал, уселся на диван и распростер руки.

– Итак, скажи мне, прекрасная дева, чем именно ты собираешься поразить простых смертных, – торжественно произнес он, стараясь звучать в тон Валечке.

Тот возмущенно затряс головой.

– Что за гендерная несуразица? – негодующе воскликнул он. – Ты за кого меня принимаешь?!

Владимир только пожал плечами.

– Ну ладно, – куда спокойнее сказал Валечка, спрыгивая со стола. – Баттерфляй. М Баттерфляй.

Владимир нахмурился, подозрительно глядя на него.

– И что, вы собираетесь петь? Вот просто так, не жалея несчастных зрителей? Какая жестокость!

– Сразу видно необразованного нувориша, – вздохнул Валечка. – Впрочем, неважно. Так похож я на девку?

Владимир внимательно осмотрел его.

– Да как сказать, – осторожно произнес он, неуверенный, подразумевает ли Валечкин вопрос положительный или как раз отрицательный ответ, следует ли соглашаться или, напротив, категорически отрицать.

– Очень хорошо! – воскликнул Валечка. – Ник, давай музыку. Володь, что там есть из пожрать?

Никита мрачно посмотрел на Владимира, но послушно пошел к столику и поставил на него лэптоп.

Владимир ожидал привычного мелодичного Пуччини, вместо этого содрогнулся, когда из динамиков полился рок-поп. Никита косо посмотрел на него и уставился на экран, делая вид, что для него нет ничего важнее эквалайзеров.

У него были длинные волосы. Даже когда Валечке взбредало в голову изобразить на голове помпадур из кучи малы шиньонов, Никитина прическа не уступала ему ни в чем. Валечка даже однажды пожаловался Владимиру, что, несмотря на все его ухищрения вроде самых разных бальзамов и кондиционеров, Никитина шевелюра все равно будет лучше. «Карма сука», – печально вздохнул он тогда. «Или аммиак подлец», – подумал Владимир, но решил не спорить с ним тогда. Сейчас Никита не прятал их по привычке, просто прихватил на висках заколками. Когда он опускал голову к монитору, пряди волос нависали над глазами, и у Владимира зудели пальцы от желания спрятать их за уши. Просто пропустить между пальцев, по возможности прикоснуться губами, чтобы убедиться, что они и на ощупь такие же шелковистые и вдобавок ароматные, жаждущие ласки и способные возбудить куда сильнее, чем откровенные слова.

– Значит, смотри, – говорил Валечка. Слова о пицце, которая должна вот-вот прибыть, оставили его равнодушным. Куда сильнее волновала пьеса, которую он жаждал показать ни в чем не повинной публике. – Там действующих лиц всего ничего. О, и Баттерфляй, ага. Кимоно не фонтан, но для репетиций пойдет. Я хотел красное, но было только такое.

– Бордельный вариант, что ли? – вежливо поинтересовался Владимир.

Валечка недовольно уставился на него.

– Ну, бордовый полиэстер с кружевами, – пояснил Владимир, веселясь все больше.

Валечка подпер подбородок кокетливо изогнутой рукой.

– Ни-и-икита, – томно протянул он, – какой символ заключается в желтом?

– Дифтерия, – буркнул Никита, уставившийся на экран компьютера с самым сосредоточенным лицом.

Владимир не смог сдержать смешок. Никита мрачно посмотрел на него и снова вперился в экран с самым мрачным видом.

Доставили пиццу. Владимир велел Валечке поужинать, прежде чем заниматься своими фиглярствами. В ответ он получил страстную, гневную и обличительную вещь о неоколониализме, обелении истории и европеизации культуры. «Ладно, ладно. Только не голодай», – отмахнулся он и сбежал на кухню, рассчитывая на пару часов тишины.

Валечки хватило на пятнадцать минут. Он ворвался на кухню, волоча за собой Никиту. Тот вырвался из его цепких рук только у двери, отмахнулся и остался стоять, вцепившись в косяк и угрюмо глядя в пол.

– Вовка, нам нужны декорации! – возопил Валечка.

Владимир в задумчивости помассировал переносицу.

– Какие именно? – флегматично спросил он, не желая думать о страшном.

– Ну… – распростер руки Валечка. На нем было все то же кимоно, и волосы прихвачены алой лентой. Лицо его было выбелено, и под правым глазом красовалась слегка размазанная мушка. – Что-то восточное. Китайское.

– Типа Великой стены? – усмехнулся Владимир.

Он был вознагражден: Валечка задумался и заметался по кухне, терзаясь, очевидно, между желанием отчитать брата за фиглярство и опасением, что это вызовет вполне справедливое негодование с его стороны. Более того, Никита взглянул на него — удивленно и, кажется, с одобрением.

– Нет. – Валечка простер руку к Владимиру. – Нет. Что-то поскромнее. Флаг КНР. Найдешь?

– Погодь, брате. – Владимир хлопнул в ладони и встал. – Мы говорим о Баттерфляй. Какая к херам КНР?

– Ты! – воскликнул Валечка, уставив на него указательный палец. – Ты! Проклятый капиталист и эксплуататор!

Владимир скривился.

– Что не так?

– Постмодернизм, – буркнул Никита и ушел.

Валечка бушевал дальше, а Владимир растерянно смотрел Никите вслед.

Через четыре дня театральная группа в полном составе собралась в гостиной. Владимир, когда вернулся с работы, неожиданно обрадовался — что ярко-красной тунике, в которую вырядился Валечка, что музыке, ревевшей из колонок, а куда больше Никите, стоявшему на кухне в полутьме и медитировавшему на закипавший чайник.

– Что-то Валик сегодня особенно шумит, – произнес Владимир, открывая холодильник.

Никита мрачно посмотрел на него и отступил к стене.

Владимир бросил на стол упаковку с ветчиной, масло и пикули.

– Присоединишься? – предложил он и, не спрашивая, поставил на стол две большие кружки. – Это он, потому что роль требует, или по зову души?

Никита отошел к окну и сунул руки в задние карманы джинсов.

Музыка в гостиной стихла, но вместо нее Валечка начал громко объяснять что-то приятелям.

– Его душа все время куда-то зовет, – буркнул Никита, отворачиваясь.

Владимир поднял брови и, подумав немного, задумчиво кивнул.

– Тебе черный. Без сахара, можно с медом, да? – говорил он, кладя в кружку пакетик чая и ставя на стол банку с медом. – Да ты садись, не маячь в темноте, а то я тебя за призрак отца Гамлета приму. Чего доброго, с ума сойду от недопонимания.

– Ты и так не так чтобы сильно здоров, – буркнул Никита. Но сел. Съехал вниз на стуле, втянул голову в плечи.

– Ну… да. Без справки. Как-то обходился до сих пор, – добродушно отозвался Владимир. – Рядом с Валиком это определенно достижение.

Никита фыркнул.

Он не вынимал рук из карманов, не поднимал взгляд на него, на попытки разговорить реагировал односложно, не скрывая непонятно откуда взявшейся и, как убеждал себя Владимир, непонятно на кого, но явно не на него обращенной неприязни.

На кухню ворвался Валечка, обутый в ярко-красные сапоги на шпильке и обмотанный в красное же полотнище, сделал себе бутерброд и долго объяснял Никите, что именно тот должен сделать и как быстро. Тот послушно пошел за Валечкой, но через десять минут вернулся и сел напротив Владимира, подтянул к себе кружку и навис над ней.

– Они там расходятся, – буркнул он. – Что-то сломали. И Валик говорит, что ему нужно что-то там. Дофига.

– Какая прелесть, – усмехнулся Владимир. – Ты-то останешься? Чай еще не остыл, бутеры не съедены. Все такое.

Никита долго смотрел на него, но ничего не ответил.

Через две недели Валечка и Никита устроились в Валечкиной комнате. «Саундтрек сводить», – величественно пояснил Валик брату. Владимир изобразил благоговейную физиономию и расположился в гостиной, не желая пропустить, когда — если — эти двое решат отправиться в ночь глухую. Он не просчитался: через два часа Валик решил, что им следует отметить промежуточный успех, и открыл по бутылке пива. Никита молчал все то время, пока Валик хвастался успехами, и упрямо молчал на все вопросы, которые Владимир задавал ему. Со слов Валечки выходило, что пьеса хороша, а они так вообще замечательны, что для пущего ее успеха требуется некоторое количество реквизита и Владимир определенно должен быть горд, что ему предоставляется эта великолепная возможность послужить музам театра, музыки и всего прочего, пусть и всего лишь кошельком, а не талантами.

– Тем более у тебя совершенно деревянная пластика, – безапелляционно заявил Валечка в конце.

– Ужас, – охотно подтвердил Владимир и чокнулся с ним.

– Это не повод для обвинения, – процедил Никита.

– Разумеется, – согласно кивнул Валечка и потрепал его по колену. – Более того, по вполне объяснимым, мещанским и филистерским причинам Вовчик не убивается по этому поводу совершенно. С чего бы он и должен был.

Никита скрипнул зубами и уставился в пол.

– С чего бы я должен, – снова согласился Владимир. – Каждому свое, Никита. Валик освещает мою скудную, сирую и убогую жизнь своим ярким светом, я умащиваю его дорогу кирпичами из презренного металла. Все счастливы.

– Это прекрасная метафора! Я требую занесения ее в свитки моих будущих пьес! – воскликнул Валечка, вспрыгивая и взмахивая руками.

По печальному стечению обстоятельств, в его руке все еще была бутылка с пивом, и оно-то плеснуло на Никиту и Владимира, разлилось на стол и немного на пол.

– Валик! – рявкнул Владимир, смахивая с себя пену. – Марш за тряпкой!

Валечка вскрикнул: «Ой блин», – и понесся на кухню.

– Вот же лопух, – скривился Владимир, вытирая лицо. Затем он посмотрел на Никиту, растерянно встряхивавшего руками и недоуменно моргавшего. Он поднялся сам и потянул его вверх. – Пойдем-ка, умоемся.

– Да я сам, – неуверенно сопротивлялся Никита, но позволял тащить себя.

Владимир включил воду и умылся, стянул рубашку и тяжело вздохнул.

– Сейчас принесу тебе чего-нибудь. Ты умывайся пока, – сказал он, кладя руку Никите на плечо.

Тот развернулся к нему – как бы не впервые смотрел прямо в глаза, и как бы не впервые в них было нечто, от чего у Владимира перехватило дыхание. Никита сжал руки в кулаки и напрягся. Владимиру не пришло в голову ничего, кроме как спросить: «Все в порядке?». Никита сшиб его руку со своего плеча. Это было проделано убедительно — и при этом Владимир не был убежден ни на гран. Он развернул Никиту к себе и обхватил его лицо обеими руками. На его волосы попало пиво, и они липли к пальцам. Шея на затылке была покрыта испариной, а под подушечками ладоней отчаянно бился пульс.

– Что ты? – прошептал Владимир. – Что ты?

Никита попытался вырваться — или сделал вид, что хочет этого.

– Все в порядке, – тихо произнес Владимир, прижимаясь лбом к его лбу, закрывая глаза и вслушиваясь в дыхание. Никита, к его щемящему удовлетворению, не дышал. Только сердце билось лихорадочно, почти заглушая его собственный пульс, и руки разжались и робко легли ему на спину.

Владимир осторожно прикусил его губу, готовый к любому, наверное, ответу — к поцелую или к удару. И все же он не был готов к отчаянным объятьям и рваному вздоху. Он попытался сказать Никите что-то рассудительное и разумное, подобающее взрослому человеку, который желает сберечь юнца от неблагоразумных поступков, только кожа под его руками была горяча, объятья сильны и губы настойчивы. Он крякнул, ушибившись о раковину, затем Никита, стукнувшись локтем о шкафчик. И после нескольких минут, во время которых оба они не способны были слышать ничего, Никита стоял, затаившись, подставив лицо под легкие, лихорадочные поцелуи, словно запоминал их.

Только тогда Владимир услышал, что в дверь осторожно стучат.

– Ну, – отозвался он, загораживая Никиту.

– Я тут… – вкрадчиво произнес Валечка, приоткрывая дверь, но тактично не заглядывая внутрь. – Мне тут позвонили, позвали в клуб. Я уже такси вызвал. Вы же тут в порядке?

Владимир усмехнулся и погладил растерянно смотревшего на него Никиту.

– В полном, – ответил он.

В версию о клубе верилось с трудом; впрочем, звонить Валечке Владимир не рискнул. Но ранним утром он в задумчивости шагал по кухне, дожидаясь, когда будет готов кофе.

О чудо, Валечка вернулся, несмотря на несусветную рань. Свежий, благоухающий, одетый почти прилично.

– Что за клуб такой? – флегматично спросил Владимир, изучая скинни-джинсы на Валечкиных ногах, щедро испещренные прорехами.

– Элитный, – томно протянул Валечка, обошел его и плюхнулся на стул.

Против воли Владимир смешался под его насмешливым взглядом.

– А ты лох, – торжествующе сказал Валечка. – Ты мог сделать все то же самое, но куда раньше и значительно более эффективно. Но твои превратные представления о благородстве почти завели тебя в тупик. Но я рад, что ты почти облагоразумился.

Владимир только и смог закатить глаза.

– Балбес, – вздохнул он, подозревая, что спорить с Валечкой — себе дороже.

Так что он поставил кофейник на поднос, где уже стояли две чашки, и понес его наверх.

В доме пока еще царила блаженная тишина; из-за штор в спальню пыталось заглянуть робкое мартовское солнце. Владимир поставил поднос на тумбочку и сел на кровать. Никита спал крепко, передвижения по комнате не способны были его разбудить. Возможно, Валечка мог рассказать ему куда больше: о том, что раздражение Никиты, его неприязнь были всего лишь попыткой скрыть совершенно иные чувства. Возможно, Валечка и Никите мог рассказать немало: что не желай Владимир видеть чаще именно его, не дождался бы Валечка щедрот на все свои задумки. Он погладил Никиту по плечу, подумав, что младший братец припомнит ему многократно свою прозорливость. Впрочем, за нежданное, в чем-то незаслуженное счастье — малая плата. Он раздвинул шторы; Никита закрыл глаза рукой и сморщился, затем принюхался. Владимир осторожно поцеловал его, наслаждаясь жадным ответом.

– Доброе утро, – прошептал он.

Никита отвел руку от глаз и положил ему на затылок. Его глаза лучились радостью и недоумением. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя и убедиться в реальности происходящего. Никита счастливо улыбнулся Владимиру.

– Доброе, – ответил он. – Замечательное.

С Днем Рождения, Зуб@стик!
ОбзорамАвтор рассказывает
[L]tiger_bush[/L] <a href="http://buttemptation.diary.ru/p217404661.htm">написала в подарок</a> текст "Чарли"

Хочу поздравить с Днем Рождения (с небольшим опозданием на день ) моего дорогого солнечно-рыжего друга-читателя
 Зуб@стик!
И подарить небольшой рассказ.

ЧАРЛИ
Ориджиналы
Автор: Tiger_Bush
Пэйринг или персонажи: Джеймс/Чарли
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, PWP, Флафф
Предупреждения: кроссдрессинг, кинк на рисование, первый раз
Размер: Мини
Статус: завершено
Описание:
— Мы здесь надолго. Сегодня не только мы придем для переговоров, но и мой прямой конкурент, так что заказ скорее всего у нас перехватят, а Кит слушать оправдания о сломанном лифте не будет. А учитывая, что его обслуживает специальная фирма, то сидеть в нем нам не меньше часа, если мы не найдем какой-то иной способ дернуть вот тот рычаг и снять блокиратор, чтобы лифт сам опустился вниз. — Джеймс указал рукой на ажурный крюк, который, даже если он заберется на плечи Чарли, достать будет невозможно.

«Руками да, а лямкой его лифа вполне», — подумал Чарли и прикрыл глаза.



ЧИТАТЬ НА FICBOOK


▼▼▼▼▼▼▼▼ ЧИТАТЬ ▼▼▼▼▼▼▼▼

То было дивное весеннее утро. Солнце слепило глаза, Темза отливала синевой, а в воздухе витал дух авантюризма...
Чарли хотелось бы именно так представить тот злосчастный день, когда его попутал не черт, а сам дьявол, но март в Лондоне выдался на редкость серым и туманным. Он стелился над Темзой в ранние часы, прятался по углам ночами, чтобы превращать уличные фонари в тусклые маяки, и никакого духа авантюризма в воздухе не было и в помине, лишь горьковатый привкус сожалений.

Утром он, как обычно, встал за полчаса до будильника, лег на холодный пол и принялся вытягивать спину. Перетек в «приветствие солнца» и закончил разминкой кистей. Еще с колледжа в нем поселилась стойкая уверенность, что если он хочет добиться успеха в этой жизни, без самодисциплины ему не обойтись. А руки были его главным инструментом, его мечом Артура, которые кормили его, а ночами, под легким одеялом доставляли простое и нежное удовольствие. Утром же длинные пальцы проворно застегивали кружевной лиф и аккуратно натягивали тонкий капрон чулка на худые ноги.

Чарли была нужна дисциплина, нужен был порядок в вещах и в мыслях, чтобы не скатиться в бездну отчаяния и понимания, что он «не такой, как все». Тягой к мужчинам никого уже не удивишь, но тяга к женскому белью до сих пор считалась извращением. Его сестра, когда они были еще школьниками, так и назвала Чарли — «извращенец» — обнаружив, как тот тайком меряет ее колготки, совсем не кружевные и изящные, а обычные плотные зимние колготы. Кэтрин извинилась спустя годы, приняла «милый фетиш» младшего брата, помогала ему покупать все необходимое, но в мыслях Чарли все равно всплывало то страшное слово.

Извращенец.

Он будто был хуже убийц и насильников, он был ненормален и опасен, этим клеймом его поставили в один ряд с педофилами, но ведь он ничего плохого не делал, он боготворил тело, как древние греки, он наслаждался формами мужчин и женщин, и находил особое сладостное упоение в том, чтобы закрыть свои части тела тонким кружевом или шелком, привнести в эти серые утренние часы немного яркого цвета или, наоборот, подобрать черный строгий комплект, чтобы на работе быть более собранным.
Неужели никто не замечал, как божественно красиво чулки с ажурной резинкой и тонким задним швом подтягивают ногу, делают ее такой соблазнительной и манящей. Обычная нога становится невероятно сексуальной. А какая приятная она на ощупь...

читать дальшеЧарли остановил свой поток мыслей и спокойно оделся на работу, стараясь не впускать сожаление. Статистика говорит, что успех в поиске партнера максимально подходящего тебе равен 3% из ста. Усредненная и подогнанная статистика всегда завышена, чтобы человек не терял последнюю надежду, но Чарли не дурак — у него был свой график и по нему он видел все намного правдивее. Поэтому самодисциплина — его последний оплот стабильности, его самая устойчивая земля под ногами. Без привычных отработанных ритуалов он не выдержит и сдастся.

— Чарли, я завтрак сделала, — крикнула Кэтрин с кухни.
— Иду, — крикнул в ответ Чарли и застегнул верхние пуговицы рубашки, наблюдая как исчезает красивое кружево бюстье. С сестрой он всегда завтракал, потому что ужинали они совершенно в разное время, а порой и не пересекались вечером совсем. Кэтрин любила с кем-нибудь встретиться или обязательно выпить пива, а Чарли любил рисовать.

После работы он обязательно шел в студию, когда она была свободна от уроков, или домой, где спокойно тренировал руку. Вдохновение было не всегда, из-за нового начальника в дизайнерской фирме, где он работал верстальщиком, оно стало пропадать все больше и больше, но с работой было туго, а с Джеймсом Каннингемом им светило определенно лучшее будущее, потому что он на первом же собрании объявил, что «Артфэбрик» войдет в его медийный холдинг.

«Золотой мальчик «золотых родителей», — вот, что подумал про него Чарли, когда увидел в первый раз, а еще, что хотел бы нарисовать. Черты его начальника не были ни классическими, ни идеальными, они создавали облик сугубо индивидуальный, уникальный в своем несовершенстве. Скуластое лицо, мощный подбородок и густые брови с четко очерченными губами создавали образ воителя, рыцаря с гравюр. А глаза — яркие и темно-синие вкупе с рыжеватым отливом волос — придавали ему аристократичность, которая почти вся исчезла из старых семей. В нем определенно бурлила суровая кровь бритов и кимров, неожиданно проявившаяся в столь дерзкой внешности мистера Каннингема.

Сам же начальник на первом собрании обвел их небольшой штат цепким взглядом, не остановившись ни на ком дольше секунды, кивнул на слова Артура Брейля, их бывшего директора, что тот будет готовить еженедельные отчеты по проделанной работе, и ушел.

Пока их небольшой офис на нижнем этаже старого дома вблизи Национальной Библиотеки перемывал кости новому боссу, Чарли в тайне от всех делал наброски его лица, чтобы доработать их уже дома.

Лицо Джеймса Каннингема так и отпечаталось в голове.

Через неделю они переехали в просторное помещение на седьмой этаж головного офиса Каннингема, где располагалась вся его империя. На самом деле, небольшой кусочек от всей огромной империи Каннигем-групп, но даже это место внушало Чарли излишнее напряжение. Ему нравилось работать в старом доме с видом на улочку с пекарней и ателье по ремонту одежды, которое еще работало при королеве Виктории. Он любил старину и очень тяжело привыкал к новому, но Кэтрин сказала, что скоро она выйдет замуж и Чарли стоит поискать жилье, которое она, конечно, поможет снимать. С новой зарплатой Чарли мог обойтись без ее помощи, прекрасно понимая, по какой причине сестра так спешит. Скоро не она ему, а он ей должен будет помогать с племянником.

И все шло спокойно, почти привычно, пока Джеймс Каннингем не приказал сопровождать его на встречу одному из их сотрудников с художественным образованием. И на удивление Чарли все единогласно решили, что этим кандидатом станет именно он.
«Ты практикуешься».
«Ты быстро схватываешь суть».
«Говорят, проект для Королевского балета».

Так его не хвалили уже очень давно, но Чарли не чувствовал радости, ведь за этими словами он слышал страх.

— Поясните нормально, в чем дело? — спросил он своим спокойным голосом.
Артур глянул на дверь и быстро проговорил:
— Поговаривают, что если сольем этот заказ, то нас под зад коленом всех попрут с работы. Каннингем выкупил с брендом наших заказчиков, но в плане кадровой политики он очень жесткий, и быстро заменяет не особо ценных. А мы, как ни крути, не гении, поэтому одна надежда на тебя, Чарли.

Чарли лишь вздохнул и пошел собирать сумку — мистер Каннингем ждал человека от их офиса у себя в кабинете через полчаса. Положа руку на сердце, он тоже не считал себя гением, но объективно понимал, что из всех коллег он рисовал на голову лучше остальных. Все иллюстрации, все художественное оформление держалось в «Артфэбрик» на нем, хотя он занимал скромную позицию верстальщика.

— Здравствуйте, Чарльз Тотс, — поприветствовал его крепким рукопожатием Джеймс Каннингем. Его взгляд был также холоден, но в нем промелькнул странный интерес. — Вас рекомендовал Артур от вашего отдела, я могу взглянуть на ваше портфолио.
— Да, конечно, — спокойно ответил Чарли и достал всунутую ему папку, которую еще приносил на свое первое собеседование. Он про нее и забыл, но Артур все хранил в полном порядке и быстро ее нашел.

— Неплохо, очень даже неплохо, — разглядывая работы, сказал Джеймс. — Мне нужен именно такой уровень для проекта с Королевским балетом. Что-то воздушное, легкое, но лишенное привычного классицизма подачи. На переговорах вы все внимательно записывайте, потому что Кит любит потом ссылаться на то, что «он этого не говорил», так что лучше делать пометки буквально обо всем.

— Хорошо, — кивнул Чарли и опустил взгляд. Ему было тяжело смотреть на Джеймса. Ему было очень тяжело находится с ним рядом. Он будто поглощал его, притягивал к себе сильнейшим магнитом. Чарли даже почувствовал легкое возбуждение, которое было совершенно неуместно сейчас, и которое он надеялся подавить. Но мистер Каннингем будто специально не отпустил его, доделывая дела прямо в его присутствии. В лифте, на парковке, в машине, он слишком часто смотрел на него, молча исследуя от макушки до пяток. И это молчание еще больше выбивало почву из-под ног Чарли. Он не привык к такому вниманию, особенно от мужчины. Были бы у него силы, он бы как-то отшутился или спросил напрямую, но во рту пересохло, а просить воды он просто боялся, избегая любого возможного контакта глазами.

Окончательно земля под его ногами разверзлась, когда они вошли в старый резной лифт, который поднимался к мансардным этажам старинного особняка, где располагалась первая балетная школа. Этот вход был только для посетителей самого Кита Вейрона, поэтому тут было абсолютно безлюдно и тихо.

Кабинка скрипнула и благополучно застряла между третьим и четвертым этажом. В той самой части, где исчезла лестница, что огибала шахту лифта красивыми резными перилами.

— Приехали, — зло процедил Джеймс и чертыхнулся. — Вот же ублюдок! — уже тише добавил он.

Чарли не понимал, чем вызвана такая злость, и Джеймс решил пояснить.

— Мы здесь надолго. Сегодня не только мы придем для переговоров, но и мой прямой конкурент, так что заказ скорее всего у нас перехватят, а Кит слушать оправдания о сломанном лифте не будет. А учитывая, что его обслуживает специальная фирма, то сидеть в нем нам не меньше часа, если мы не найдем какой-то иной способ дернуть вот тот рычаг и снять блокиратор, чтобы лифт сам опустился вниз. — Джеймс указал рукой на ажурный крюк, который, даже если он заберется на плечи Чарли, достать будет невозможно.

«Руками да, а лямкой его лифа вполне», — подумал Чарли и прикрыл глаза. Его не касались проблемы Каннингема, свои обязанности ведь он не нарушил, но злость и обида, которые он увидел в глазах мужчины, напомнили ему о своих чувствах, когда над ним потешались в колледже из зависти к успехам. Он прекрасно понимал, что его конкурент просто вырвет кусок добычи из пасти льва, обманом связав его, а не победив в честном поединке.

И Чарли решился.

— А если мы найдем то, что поможет нам дернуть, мы успеем? — спросил он своим спокойным голосом.

— Придем даже чуть раньше.

Вместо ответа Чарли принялся расстегивать рубашку, снял обувь, а потом стараясь не смотреть на ошарашенного Джеймса, снял лиф и сказал:
— Помогите забраться к вам на плечи, чтобы я мог накинуть лямку на рычаг.

— Да, — как-то хрипло проговорил его начальник и достаточно проворно подсадил его, быстро помогая встать. Чарли мимолетно отметил, что рука у Джеймса была горячей, а пальцы задержались на его ягодицах чуть дольше, но он привычно откинул лишние мысли и вытянулся к резной крыше, чтобы просунуть руку с лифом. С третьей попытки у него получилось дернуть на себя рычаг и они медленно опустились до первого этажа. Чарли всунул лиф во внутренний карман портфеля и на скоро зашнуровал туфли.
Джеймс не проронил ни одного слова, но Чарли стало еще некомфортнее рядом с начальником.

На переговоры они успели, как и смогли перехватить инициативу. Чарли лишь искоса взглянул на того самого «конкурента» и словил себя на мысли о том, что, возможно, все дело было не в профессиональной борьбе — мистер Рочестер оказался невероятно привлекательным мужчиной. А то, как он смотрел на Джеймса Каннингема говорило о многом. Эта игра в наблюдателя помогла ему отвлечься от подступающей паники по поводу такого откровенного действия в лифте. Но к его облегчению Каннингем не обращал на него никакого внимания всю неделю, пока Чарли готовил наброски. И даже в собственном кабинете вел себя отстранено и холодно.

И Чарли расслабился.

А поздно вечером на дисплее его мобильного высветился незнакомый номер. Конечно, он не ответил, глянув на часы будильника, что стоял на столе. Быстро выключил звук, отвернулся к стене и, накрывшись одеялом, уснул. С утра в почтовом мессенджере его ждал с десяток смс. Самым безобидным сообщением было «явиться в кабинет с самого утра!»

В то утро Чарли даже позавтракать не смог, так его трясло от напряжения. Ничего ему не показалось: Джеймс Каннигем действительно проявил к нему тот самый опасный интерес.

— А на что ты надеялся? — шипел себе под нос Чарли, пока запихивал руки в свой тренч. — Что он не захочет с тобой поиграться после твоей демонстрации нижнего белья?!
Хотелось завыть от своего поступка, который он совершил тогда в лифте, проявив ненужную никому доброту. А теперь стоять ему где-нибудь раком в номере отеля и надеяться, что у Каннигема хватит благородства не унижать его сильнее.

«И чтоб сегодня был в своем самом красивом белье!»

Чарли не смог ослушаться, хотя пальцы и занемели, когда он аккуратно крепил чулки к подвязкам. Если бы он был один, то не побоялся сгинуть, но за сестру ему было намного страшнее — Джеймс Каннигем совсем не тот человек, с которым он мог играть в кошки-мышки.

Через час он уже стоял в большом кабинете начальника, наблюдая как тот опускает жалюзи, погружая помещение в интимный полумрак, оставив лишь свет от стоек около запертой двери и торшера около дивана.
— Меня не беспокоить сегодня, — строгим голосом он сообщил своему секретарю, а Чарли вцепился в портфель пальцами с такой силой, что побелели костяшки.

Неужели он будет трахать его прямо здесь?!

«Похоже, ты даже на номер в отеле не сгодишься», — с обидой подумал Чарли и принялся снимать одежду. Джеймс его не останавливал, хищно наблюдая со своего места. Он уже обошел рабочий стол и присел на него с другой стороны, оперевшись руками о столешницу. Когда Чарли схватился за пуговицы рубашки, Джеймс в два шага оказался около него и прошептал севшим голосом:
— Я сам.

Руки Чарли безжизненно упали вдоль тела. Но Джеймс не спешил, он медленно вынимал каждую пуговку из петлицы, жадно рассматривая новый кусочек обнаженной кожи, на которой постепенно стало проявляться черное кружево, словно искусно разлитые чернила. Он не касался его, лишь с опасным огнем в глазах вглядывался в открывающийся вид, отчего по коже Чарли пошли мурашки и его почти затрясло от смеси страха и предвкушения. Он хотел бы выглядеть невозмутимо, но не мог — Джеймс его пожирал своими красивыми глазами.

Когда рубашка была полностью расстегнута, он опустил пальцы к брюкам, проведя большими пальцами по верхнему краю ремня.
— У тебя были половые партнеры?

Столь медицинский, лишенный эмоций, термин почти взвинтил нервы Чарли до предела и он не смог даже ответить, лишь покачав головой. Джеймс уставился немигающим взглядом в бляшку ремня и глухо ответил:
— Спасибо, что дождался меня.

И резко вскинул голову, глядя прямо в испуганные глаза Чарли, который был совершенно выбит из колеи странными словами Джеймса. Но тот не дал ему осознать сказанное, а принялся жадно целовать, притянув сильными руками к себе. Вначале он пытался быть нежным, но потом его напор становился сильнее, руки гладили все настойчивее, а жар от тела стал почти обжигающим. Сознание Чарли плавилось, и он не сразу сообразил, что его усадили на диван, а штаны слегка спустили, чтобы открыть вид на шелк белья и стоящий член, который натянул тонкую ткань. Рубашка же уже болталась внизу, оголив плечи, и сейчас на темной коже дивана он выглядел вызывающе пошло.

Джеймс сглотнул и замер, стараясь совладать с дыханием.

— Не шевелись, Чарльз, — он приказывал, но из его голоса полностью пропала строгость, сделав его непривычно мягким. Чарли во все глаза наблюдал, как Джеймс схватил со стола большую тетрадь, нет, альбом для рисования, карандаш и сел прямо на пол. Он измерил карандашом пропорции и начал быстрыми штрихами наносить рисунок. От его блуждающего и изучающего взгляда Чарли возбудился еще сильнее, и понял, что может кончить, но послушно замер, давая возможность себя рисовать.

Его никто и никогда не рисовал. И он даже представить себе не мог, как же это может быть интимно. Они не занимались сексом, но что творилось сейчас было куда более откровенно для Чарли.

Джеймс резко встал и подошел к нему, провел с нажимом кончиком карандаша по губам, приоткрывая их, спустился по шее и отвел им кружево, высвобождая напряженный сосок. От прикосновения острого грифеля к чувствительной коже, Чарли слегка выгнулся и возбудился еще больше, а когда он почувствовал горячий язык Джеймса и легкое покусывание зубов, то не сдержался и запустил правую руку в его волосы, прижимая голову ближе к себе.

— Потерпи еще немножко, я обязательно должен закончить твой набросок, — прохрипел Джеймс и снова поцеловал в губы. Чарли выдохнул со стоном, теряя последние остатки своей былой сдержанности. Он уже толком не помнил, как Джеймс закончил то, что хотел. Как он быстро вернул его одежду на положенное место и усадил в свою машину. Зато Чарли хорошо запомнил, как они вместе принимали душ, а длинные пальцы Джеймса его медленно растягивали. Чарли было нестерпимо горячо, его дыхание окончательно сбилось, страх никуда не ушел, но сейчас ему хотелось ощутить Джеймса целиком, пусть это и станет самой огромной ошибкой в его жизни.

На большой кровати его действительно поставили раком и принялись вылизывать, оставив на талии пояс с подвязками. Джеймс хотел вернуть чулки, но Чарли вежливо попросил этого не делать, и похоже этим разозлил Каннингема. Потому что тот накинулся на него и принялся покусывать его торчащие лопатки, позвонки и даже ягодицы. Он щедро наливал прохладную смазку на чувствительную разгоряченную кожу, и от этого контраста Чарли уже всего трясло, но когда Джеймс вошел в него, то дыхание окончательно пропало, а изо рта вырвался хриплый стон.

— Дыши, дыши медленно. Вот так... — шептал застывший в нем Джеймс, давая возможность привыкнуть к пульсации внутри. Постепенно все неприятные ощущения отступили, а с медленными толчками постепенно стала подниматься и волна удовольствия. Чарли охал, когда Джеймс стал проникать глубже, а потом и совсем застонал от накрывшей его волны.

Ощущение невесомости пропало, когда Чарли открыл глаза. Незнакомая спальня, незнакомый дорогой мужской парфюм, тяжелая рука на его бедрах и горячее дыхание в затылок — воспоминания разом навалились на него, и Чарли сжал челюсть, чтобы не выдать себя лишним звуком. Надо постараться как-то тихонько улизнуть, и он уже медленно подвинулся к краю кровати, прежде аккуратно сняв чужую руку с бедра, как эта самая же рука мертвой хваткой придвинула его обратно, а чужое дыхание переместилось на висок. Джеймс нежно поцеловал его там, потом в щеку и только затем прошептал:
— Чарльз, я тебя еще не отпускал.

* * *


— Чарли, милый, я тебя еще не отпускал, — зашептали ему на ухо, и Чарли с недовольным вздохом перекатился на спину, заглядывая в любимые, но порой такие наглые глаза.

— Мне проект сегодня вам сдавать, мистер Каннингем. Или вы его примете здесь? — Пальцы игриво обрисовали круги на на груди Джеймса. Но тот словил руку и притянул к губам, целуя ладонь.

— Если вы сегодня наденете тот розовый набор, что я вам дарил на прошлый Новый год, то я приму от вас все что угодно, мистер Каннингем.

Чарли рассмеялся и покачал головой.

— Ни за что, Джеймс. Я к этому разврату даже не подойду. У тебя напрочь отсутствует чувство прекрасного.

— А тут я с тобой поспорю, — с той самой любимой Чарли мягкостью ответил Джеймс и перевел взгляд на картину, которая висела прямо над кроватью. На ней очень красивый мужчина полулежал на кожаном диване, демонстрируя взгляду его любовника тонкое черное кружево из-под строгой одежды костюма, его губы были приоткрытыми и слегка влажными, будто он только что оторвался от поцелуя, а соски затвердели, как и его член, заставляя сгорать от желания того, кто в тот миг смотрел на него. И эту позу можно было бы назвать пошлой, если бы не взгляд мужчины — испуганный и просящий.
Просящий, чтобы его любили таким, какой он есть.

Чарли ласково улыбнулся и чмокнул Джеймса в лоб.

— Нам пора, дорогой. Наверстаем вечером.

Он встал с постели, потянулся и посмотрел на противоположную стену, где висел портрет, что он нарисовал в подарок супругу на первую годовщину. Джеймс хотел узнать, как же его видит Чарли, и Чарли с большим удовольствием исполнил его просьбу, ведь он на всю жизнь заполнил тот обжигающий взгляд в сломанном лифте полный восхищения.